— Степан Аристархович, как же вам не стыдно! Разве можно оставлять на тахте пепел?.. Я включу пластинки? Ой умираю. Ну зачем ему толковый словарь…
Ее голос перебирал разные тона, а я стоял посреди кухни — грязь кругом была, стол не убран, в рукомойнике посуда — и с восторгом внимал незнакомым трелям.
Минут через десять прибыл еще гость — Захар Остапенко. Он сначала сделал вид, что не удивился, потом извлек из портфеля, который, по-моему, носил с собой даже в ванную, бутылку любимого массандровского портвейна и ляпнул:
— За жениха и невесту. Ура!
Катя Болотова всплеснула руками, как будто впервые увидела веселого мужчину и дурака.
Как хорошо мы ели арбуз: до прихода этого рыжего черта с бутылкой — и вот начались, конечно, шутки, улыбки, двусмысленности!. Захар, естественно тут же распушил-петушиный хвост и незамедлительна пустил в ход свое увядшее, пожилое обаяние.
Пока я открывал шпроты, резал хлеб и. все старался не наткнуться на. Катни взгляд, он болтал без умолку, создавая неприятное впечатление, что он спешит до дна выговориться, чтобы потом со спокойной совестью лечь в гроб. Какую несусветную чепуху умеют нести наши лучшие друзья, легче всего понять в Присутствии постороннего человека, чьим мнением вы дорожите.
— Степан у нас настоящий мужчина, — гремел Захар. — Вы не глядите, что его бабы не любят. У него зато есть тайна. Правда, Степан?
Катя засмеялась-.
«Зачем она здесь? — думал: я с тоской. — Какое ей дело до меня? Тоже ведь нашла себе развлечение».
Думал и по-другому. Если бы Катя была не такая, а другая (какая именно — не представлял, на другая), то она вполне могла бы выйти за меня замуж, у нас: мог бы родиться ребенок. Более того, если бы мы не работали вместе, то и такая, как есть, она могла бы стать мне женой. Но ненадолго, думал я. До. тех пор, пока не разберется, что я скучный и ординарный человек, и пока не встретит лучшего. А потом все равно уйдет, как ушла десять лет назад моя первая жена, —да какая там жена, просто женщина, на которой мечтал жениться! Она тоже была веселая и красивая, и я ей нравился, как скорее всего, нравлюсь немного и Кате… Все это несерьезно. Истинная страсть: захватывает человека целиком и ломает его, как щепку. Сам-то я разве способен на такое? Мне хочется завести семью, ребенка, мучает что не с кем иной раз поболтать о пустяках, а то и, господи, что-нибудь рассказать о себе такое, что мужчины рассказывают одним женам. Не могу же, к примеру, говорить 3ахару, как люблю запах прелой капусты или как в детстве охотился за жуками-плавунами и стрекозами-«пиратами», а кому-то это необходимо знать. Но этого никто до сих пор не знает.
Тем временем Захар разлил вина, и произнес тост.
— Выпьем за то, молодые люди, — провозгласил он с торжественной миной, — что когда мы родились, все плакали… так, кажется? А когда мы будем помирать— чтобы все смеялись. Каково?
— Крепко, — оцепила Катя.
Потом мы пожевали шпроты с хлебом и доели арбуз.
— Какая прелесть! — сказала Катя, — Вот уж не ожидала, что так пообедаю.
Захар после вина как-то вдруг переменился, затосковал, разомлел, вспомнил о чем-то. Мне стало жалко и его и себя, что вот мы сидим и с нами прекрасная женщина, но нам обоим не по себе, потому что с нами такая именно женщина — случайно, и ее присутствие вызывает грустные и пустые сожаления.
— Катерина Викторовна — экономист, — объяснил я ни с того ни с сего Захару. — Мы вместе работаем, а тут дело такое, покупал я арбуз и встретил ее: забавно, такая огромная Москва, а нет-нет и встретишься со знакомым человеком.
— Степан Аристархович — мой любимый начальник, — добавила Катя и поглядела с вызовом.
— На улице встретиться — это не чудо, — заметил Захар. — А вот оказаться вдвоем в квартире — это действительно забавно.
— А я сама в гости набилась, — объявила Катя. — Хотелось посмотреть хоть одним глазом, как живут наши вожди.
Захар:
— Ну и как?
— Скромно, но со вкусом. Шпроты вот, чистая клеенка, винцо.
— Откуда же богатству быть, когда все денежки Стела тратит на баловство, а честно сказать — на женщин.
— Да что это ты, ей-богу! — не выдержал — я. — Успокойся.
— Не любит правды, — заговорщицки и с пафосом поделился Захар с Катей. — То есть вообще-то он правдолюб, наш Степа, но о себе правды не выносит. Боится под суд попасть.
Катя хохотала. Ну что ж, если смешно, пусть их. А у меня от этих шуток настроение испортилось, и то ровное счастливое волнение — что скрывать! — так блаженно посетившее меня с Катиным приходом, растаяло в дыму Захаровых сигарет. Стало грустно и серо, и подремал бы. Журнальчик бы полистал. Катя мгновенно почувствовала отчуждение, встала:
— Ну, пора! Спасибо вам обоим. Мне было хорошо.
Захар вскочил и галантно поцеловал ей руку. Я проводил Катю до прихожей.
— Простите, если что, — сказал на всякий случай. Чего она ждала от меня, так пристально усмехаясь на прощанье, какие мысли бродили в ее каштановой головке?
Остапенко захандрил, как мальчик, рюмку за рюмкой допивал портвейн, сосал шпроты.
— Что с тобой, дружок? — спросил я.
— Да вроде ничего. Все нормально. Работа идет, семья… А знаешь, Степан, давит что-то изнутри, томит. Ты-то сам как? Сколько нам еще жить с тобой? Уж немного.
— Долго. Не горюй, Захар. Ты всех переживешь.
Захар насупился.
— Не о том я. Дубина ты стоеросовая, Степа. Одно слова — чурбан. Такая женщина у тебя была, такая волшебная женщина.
3
Пришел утром на работу, а там важная новость. По штатному расписанию мне полагался заместитель. Эта ставка была вроде давно поделена между кем-то, и мне казалось — все забыли, что она существует. Ан нет!
Павел Исаевич Заборышев вызвал меня и сообщил:
— Ну, поздравляю, Степан Аристархович, будет у тебя теперь зам.
— Как это?
— А так. Кадры посылают к нам своего человека — из другого НИИ, переводом.
— Зачем? — удивился я. — У нас, в крайнем случае, есть свои достойные товарищи. Их надо выдвигать.
— Кого же это выдвигать? — насупился Заборышев. — Уж не твою ли Болотову? В порядке поощрения за ошибки.
— Не Болотову, а ту же Дарыо Тимофеевну. Грамотный специалист, опытный, ее уважают, она хороший человек.
— Скажи мне по совести, ты действительно так думаешь?
— Да, я так думаю.
— Вот что, Степан Аристархович, — мягко заметил Заборышев. — Вполне тебя понимаю и разделяю твои опасения. Но этого товарища рекомендуют как толкового молодого экономиста. Он мужчина — что тебе еще надо? Учти, рекомендуют в порядке, как бы это сказать, проверки, что ли. Ну, вроде с испытательным сроком.
— Он что, на учете в милиции? — сострил и я в кои-то веки.
— Нет, не на учете.
— Кто же это толкового молодого отпускает? А сколько, кстати, лет этому юноше?
Заборышев замялся:
— Около сорока.
— Совсем, видать, мальчонка!
— Мальчонка или нет, а вопрос решенный.
— Работать-то мне с ним…
— Не туда ты гнешь, Степан. Не только тебе, но и мне тоже, возьми на заметку. И всем остальным. Или, может, у тебя своя частная фирма, партизанский отряд?
Я понял, что разговор продолжать бессмысленно.
— Когда же он придет?
— Вот часа через полтора и пожалует.
Заборышев выглядел свежее, чем обычно. Может, какое новое лекарство пьет. Даст бог, вылечит свою печень. И уж не мне ему нервы трепать!
— Ладно, Павел Исаевич, — сказал весело. — У нас коллектив здоровый. Если что не так, перевоспитаем.
— Именно, Степан Аристархович, дорогой. Именно.
И вот через час появился мой заместитель — Самсонов Иван Эдуардович. Солидный мужчина, повыше среднего роста, крупный в кости, широкий, и особенно поразила меня его голова. Голова огромная, круглая, и впечатление такое, что на ней хоккейный шлем. Уши крупные, красные, с низко опущенными и словно подрубленными наискосок мочками. Я таких ушей и не видел раньше. Лицо тоже круглое, красивое, с твердыми скулами, с зеленоватыми глазами. В руках толстый черный портфель, как у студента. Представился вежливо, с достоинством.
Он сказал:
— Если не возражаете, Степан Аристархович, покажите сразу отведенный мне стол. Я разберу бумаги, а уж тогда…
— Пожалуйста, пожалуйста, — засуетился я, думая, как выйти из неловкой ситуации.
Стола как раз и не было. Вернее, столы были у завхоза — прекрасные чешские двухтумбовые столы с красноватой полировкой, но куда втиснешь такой огромный стол, когда и так тесно!
— Видите ли, — толкую ему, — начальство давно обещает выделить нам еще маленькую комнатку. Тогда будет посвободнее. А пока придется в тесноте, уж не посетуйте.
Самсонов вежливо улыбнулся.
— Теснота — не беда. Если, разумеется, это не во вред делу.
